Через неделю имя Сина Комоды было покрыто бесчестьем в его деревне и сам он объявлен ронином. Мама-сан вновь пришла к его матери. Оплата счетов их сына была вопросом лица, вопросом чести. Единственной ценностью, которой обладала его мать, и ее гордостью были длинные прекрасные волосы. С согласия мужа она отправилась к изготовителю париков в Нагасаки. Мастер без колебания заплатил. Этих денег едва хватило на то, чтобы оплатить долг их сына. Таким образом, для них честь была сохранена.
В Эдо, израсходовав почти все деньги, Гёкко и Син сумели найти безопасное пристанище в городских трущобах. И буддийского монаха, который поженил их. Без документов – их не было ни у нее, ни у него, – стерев свое истинное прошлое, жить было трудно, почти невозможно, но целый год они были счастливы, все время вместе, на пороге нищеты. Это не имело значения, ибо они наслаждались обществом друг друга, любовь их росла и была плодородна, и хотя ее деньги растаяли без следа, как ни старалась она быть бережливой, а его заработок едва мог прокормить их – единственное, что он сумел подыскать, была работа охранником в дешевом борделе, который даже не входил в Ёосивару Эдо, – все это не имело значения.
Ничего не имело значения. Они были вместе. Они сводили концы с концами. И она содержала две их крохотные комнатки в безукоризненной чистоте и сделала из них дворец и убежище для него и их сына, и сколько она ни предлагала, он все отказывался и отказывался:
– Никогда! Никогда, никогда, никогда больше ни один мужчина не познает тебя, поклянись в этом! – Она поклялась.
Когда их сыну исполнился год, Сина убили в пьяной драке. С его смертью всякий свет погас в ней.
Через неделю мама-сан борделя, где работал Син, сделала ей предложение. Она поблагодарила ее и отказалась, сказав, что возвращается домой в Нару. На рынке она купила новую яркую свечу, красную, и в ту же ночь, когда малыш уснул, она тихонько зажгла ее и стала смотреть на нее и думать, что же ей делать, пока пламя не погасло, взывая к богам, обещая им, что, когда последние всполохи умрут, она примет решение, которое будет наилучшим для ее сына, и просила их о помощи, дабы решение было мудрым.
Уже давно погасло пламя; решение было таким простым, таким правильным: она должна отослать своего сына назад к родителям его отца. Ее сын должен отправиться в путь один – она должна притвориться, что она и ее муж свершили дзинсай, совместное ритуальное самоубийство, как извинение перед его родителями за ту боль, которую они им причинили. Чтобы быть принятым, ребенок должен иметь с собой денег по крайней мере на год, предпочтительно больше. Он должен быть хорошо одет и путешествовать в сопровождении доверенной няни, на это тоже нужны деньги. Только таким образом он сможет вернуть себе наследственное право быть самураем. Последнее, нет никакого смысла в том, чтобы держать клятву перед мертвым, когда речь идет о судьбе их здравствующего сына.
Утром она оставила сына у соседки и на последние деньги купила лучшее кимоно и зонтик, какие смогла отыскать на воровском рынке, потом, без гроша, она отправилась к лучшему парикмахеру рядом с воротами Йосивары Эдо. Там, за месячный доход в будущем, она выторговала лучшую и самую модную прическу, массаж, макияж, маникюр, педикюр и другие интимные услуги – и информацию.
Информация стоила ей дохода за второй месяц.
Позже в тот же день она вступила в ворота и направилась прямо к дому Глицинии. Мама-сан своим видом повторяла всех других, каких она знала: неизменно безупречное кимоно и прическа, всегда чуть отяжелевшие телом, макияж на лице, который можно было принять за маску, взгляд такой мягкий, когда он обращен на клиента, и становившийся гранитным в мгновение ока взгляд, который мог заставить девушек дрожать от страха, и всегда густой запах лучших духов, какие они могли себе позволить, который, однако, уже не перебивал до конца запах саке, исходивший из каждой поры их тела. Эта мама-сан была худощавой, ее звали Мэйкин.
– Прошу прощения, я не принимаю дам без документов или без прошлого, – сказала мама-сан. – Мы здесь все очень законопослушны.
– Для меня большая честь слышать это, госпожа, но у меня есть прошлое, и с вашей помощью мы сможем придумать другое, которое удовлетворит самого дотошного чиновника бакуфу, пока я буду обильно удовлетворять жезл этой любопытной жабы, если сумею его отыскать.
Мэйкин рассмеялась. Ее глаза – нет.
– Какое обучение вы получили и где? И как ваше имя?
– Меня зовут Хинодэ. «Где» значения не имеет. «Какое»? – Гёкко рассказала ей об учителях гейш и о том, как она не оправдала их ожиданий. Потом об обучении ремеслу, что за клиенты у нее были и в каком количестве.
– Интересно. Однако, прошу прощения, у меня здесь нет свободного места, Хинодэ, – ответила женщина с чрезмерной добротой. – Приходите завтра. Я поспрашиваю, возможно, кто-нибудь из моих подруг сможет вас принять.
– Прошу прощения, пожалуйста, могу я просить вас изменить свое решение, – сказала она, уверенная, что завтра ее не пропустят под тем или иным предлогом. – Вы лучше всех, и как никто достойны доверия. – Она сжала зубы и, моля богов, чтобы сведения оказались правильными, тихо добавила: – Даже сиси знают об этом.
Кровь отхлынула от лица мамы-сан, хотя выражение его не изменилось.
– Вы и ваш возлюбленный бежали, и теперь он оставил вас? – спокойно спросила она.
– Нет, госпожа.
– Значит, он умер.
– Да, госпожа.
– У вас есть ребенок или дети, что из двух?
– Сын.
Пожилая женщина вздохнула.
– Сын. Он с вами?
– Он с семьей его отца.
– Сколько ему лет?
– Год и три месяца.
Мэйкин послала за чаем и они стали пить его молча. Гёкко вся дрожала внутри, боясь, что зашла слишком далеко со своей угрозой, уверенная, что мама-сан гадает сейчас, откуда у нее эти сведения и каким образом она, чужая здесь – что само по себе представляло большую опасность, – смогла их раздобыть. И не была ли она шпионкой Сёгуната. Если бы я была шпионкой, рассудила Гёкко, я, конечно, не упомянула бы о сиси, только ни в первой же беседе.
После долгого молчания мама-сан заговорила:
– Вы не можете оставаться здесь, Хинодэ, но у меня есть сестра, которая содержит прекрасный дом на соседней улице. Я представлю вас ей, но этому есть своя цена.
– Прежде всего позвольте мне смиренно поблагодарить вас за вашу помощь.
– Во-первых, вы поклянетесь изгнать из головы дурные мысли. Навсегда.
– Клянусь своей жизнью.
– Лучше поклянитесь жизнью сына.